Он ослабил давление и постарался сконцентрироваться. Несколько секунд он пристально смотрел на крышку, потом закрыл глаза, снова открыл их, мощным толчком приподнял крышку и быстро вставил в образовавшуюся щель лезвие топора. Используя его как рычаг, он начал открывать люк. Едкий дым слепил глаза и разъедал носоглотку. Гамаш уткнулся лицом в плечо, стараясь дышать через ткань. Наконец неизвестный предмет с грохотом упал на пол, и крышка люка распахнулась настежь.

— Николь! — проорал он во всю мощь своих легких, которые тотчас же наполнились дымом.

Гамаш зашелся в мучительном приступе кашля. Он почти ничего не видел, но все же смог определить, что находится в маленькой спальне. Рядом с откинутой крышкой на боку лежал опрокинутый комод. Бювуар выбрался следом за шефом и сразу заметил, что дым в комнате значительно гуще, чем на лестнице. Времени почти не оставалось.

Бювуар слышал рев пламени и чувствовал его обжигающий жар. Из леденящего холода они попали в самое настоящее пекло.

— Николь! Петров! — хором выкрикивали Гамаш и Бювуар.

Они прислушались, но никто не откликался. Тогда они вышли в коридор и в конце его увидели стену огня. Языки пламени то лизали потолок, то оседали вниз, как будто собираясь с силами. Гамаш быстро двинулся в противоположную сторону и попытался войти в соседнюю комнату, но споткнулся о скрюченное на пороге тело.

— Я здесь! — Николь с трудом поднялась и упала на грудь Гамаша. — Спасибо вам, спасибо, спасибо, — повторяла она. — Вы не пожалеете об этом. Я этого стою, вот увидите. Простите меня! — Николь цеплялась за Гамаша, как утопающий за спасательный круг.

— Где Петров? Вы меня слышите? Где Петров?

Николь отрицательно покачала головой.

— Ладно. Держите! — Он протянул ей свой фонарик. — Бювуар, иди вперед.

Жан Ги развернулся, и они гуськом побежали обратно по коридору, к стене бушующего пламени и дыма. Нырнув в маленькую спальню, Бювуар чуть не провалился в открытый люк. Оттуда шел жар. Посветив вниз фонариком, он увидел клубы дыма и языки пламени.

— Здесь мы не выйдем! — прокричал он. Огонь бушевал уже у самой двери. Гамаш подошел к окну и локтем выбил стекло.

— Сюда! — донесся до них снизу крик Руфи. — Они наверху! Несите лестницы!

Не прошло и минуты, как в окне появилось лицо Билли Уильямса. Вскоре они уже нетвердой походкой удалялись прочь от пылающего здания. Перед тем как сесть в автобус, Гамаш обернулся и увидел, как обрушилась кровля. Взметнулся столб огня и дыма, вместе с которым на небо вознеслась и душа Саула Петрова.

Глава 32

На следующее утро они проснулись поздно, и за окнами была настоящая зимняя сказка. Мороз спал, и с неба падал густой снег. Он толстым слоем покрывал машины и дома, а неторопливо занимающиеся своими повседневными делами жители Трех Сосен напоминали оживших снеговиков. Из окна своей комнаты Гамаш видел Питера Морроу, наполняющего зерном кормушку для птиц. Как только он ушел, к ней тотчас же устремились черноголовые синички и синебокие сойки, к которым вскоре присоединились голодные белки и бурундуки. Билли Уильямс расчищал каток, хотя это был заведомо напрасный труд, так как расчищенные места сразу же исчезали под свежим слоем пушистого снега. Эмили Лонгпре выгуливала Генри. Очень медленно. Казалось, что все в этот день происходит как в замедленной съемке. Принимая душ и натягивая вельветовые брюки, свитер с высоким воротом и теплый пуловер, Гамаш думал о том, что деревня, как это ни странно, казалась гораздо более опечаленной гибелью никому не известного фотографа, чем смертью Сиси.

Было десять часов утра. Они вернулись в гостиницу только под утро, в половине седьмого, и Гамаш еще долго лежал в горячей ванне, стараясь ни о чем не думать. Но в мозгу настойчиво всплывала одна и та же фраза.

— Я этого стою, вот увидите, — лепетала Николь, всхлипывая и цепляясь за его одежду. — Я этого стою.

Гамаш не понимал почему, но эта фраза не давала ему покоя.

Жан Ги Бювуар быстро ополоснулся под душем и нырнул в постель. Он давно не испытывал такого душевного подъема. Бювуар чувствовал себя так, как будто только что выиграл первенство мира по триатлону. Промелькнула мысль о том, чувствуют ли игроки в керлинг что-либо подобное. Физически он был на пределе. Совершенно обессиленный и промерзший до костей. Но на сердце было легко и радостно.

Они потеряли Петрова, но зато вошли в горящий дом и спасли Николь.

Руфь Зардо приняла ванну и отправилась на кухню. Сидя за пластиковым столом, она потягивала виски и писала стихи.

Иветта Николь отправилась прямо в постель. Она была грязная, пропахшая дымом и измученная, но не замечала этого. Лежа в кровати, в тепле и безопасности, она полностью отдалась совершенно другим, непривычным ощущениям.

Гамаш спас ей жизнь. В буквальном смысле слова. Он спас ее из горящего дома. Николь была вне себя от радости. Наконец-то нашелся человек, которому была небезразлична ее судьба. И этим человеком был не кто-нибудь, а старший инспектор Гамаш.

Неужели ее мечтам суждено сбыться?

Эта мысль убаюкивала Николь, и она засыпала, лелея в себе надежду на то, что и ей когда-нибудь доведется испытать чувство приобщения, что и для нее, в конце концов, найдется местечко в гостиной.

Она рассказала Гамашу о дяде Сауле.

— Почему вы туда пошли? — спросил он, когда они отогревались в школьном автобусе, пили кофе и ели сандвичи, которые разносили пожилые добровольцы.

— Чтобы спасти его, — ответила Николь.

Она смотрела в глаза Гамаша, и ей хотелось забраться к нему на колени и крепко обнять. Не как любовника, а как отца. Почувствовать себя любимым ребенком. Почувствовать себя защищенной. Он спас ее. Ради нее он вошел в горящий дом. А теперь он предлагал ей нечто, к чему она стремилась и о чем мечтала всю свою жизнь. Приобщение. Он бы не стал рисковать ради нее собственной жизнью, если бы она была ему безразлична.

— Вы сказали, что фотограф находится в доме, и я хотела спасти его.

Некоторое время Гамаш лишь молча смотрел на нее, прихлебывая кофе. Он дождался момента, когда рядом никого не было и, понизив голос, сказал:

— Не волнуйся, Иветта. Ты можешь мне довериться.

И она так и сделала. Он внимательно слушал ее рассказ, ни разу не перебив, не рассмеявшись и даже не улыбнувшись. Временами в его глазах светилось искреннее сочувствие. Она рассказала ему такие вещи, о которых никогда не говорили вслух за пределами ее безукоризненно чистого дома. Она рассказала ему о бестолковом дяде Сауле из Чехословакии, которого выгнали из полиции и который не смог спасти свою семью. Если бы он не оказался таким неудачником, то сумел бы предупредить и защитить их. Но он не смог, не сумел и погиб. Они все погибли. Погибли, потому что были аутсайдерами.

— Ты пошла туда потому, что его звали Саул? — спросил Гамаш, но в его голосе не было издевки — он спрашивал, потому что действительно хотел выяснить для себя этот вопрос.

Она просто кивнула, не оправдываясь и ничего не объясняя. В этом не было необходимости. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, и смотрел в окно на догорающий дом, который уже никто не пытался тушить.

— Могу я дать тебе один совет? — спросил он, и Николь снова кивнула. Ей очень хотелось знать, что он скажет.

— Оставь прошлое в прошлом. У тебя есть своя жизнь. Не дяди Саула, не твоих родителей, а твоя собственная. — Теперь Гамаш смотрел прямо ей в глаза, и его взгляд был очень серьезен. — Ты не можешь жить в прошлом и никоим образом не можешь переделать его. То, что случилось с твоим дядей Саулом, не имеет к тебе никакого отношения. Воспоминания могут убивать, Иветта. Прошлое может настичь тебя, поглотить и увлечь в такое место, где тебе быть не следует. Например, в горящий дом.